«Помните, чье имя носите!»
Киевское военное училище
Киевское пехотное инженерное юнкерское училище было открыто 1 октября 1865 года и располагалось в бывших казармах военных кантонистов (ул.Московская 45), которые, в свою очередь, входили в состав оборонительных укреплений Новой Печерской крепости. Это военное учебное заведение было основано императором Александром Освободителем и вначале именовалось Киевским пехотным юнкерским училищем, причем слыло на первых порах "второразрядным". Но первые его выпускники-офицеры получили боевое крещение в сражениях русско-турецкой войны 1877—1878 годов, проявив героизм и мужество. Училище стало гордостью империи. С 1888 года оно в силу обстоятельств (страна много воевала) расширилось. При начальнике училища — полковнике генерального штаба Дюбюке, между 1888 и 1901 годами, батальон училища, состоявший из двух рот, стал четырехротным и общее количество юнкеров насчитывало 400 человек. Оно предназначалось для войсковых юнкеров и вольноопределяющихся с недостаточным образованием.
6.05.1897 г. - пожаловано простое знамя обр.1883 г. Кайма светло-синяя, шитье золотое. Навершие обр.1857 г. (гвардейское). Древко черное. Изображен Покров Пресвятой Богородицы. Судьба знамени неизвестна.
В 1897 г. - училище переименовано из юнкерского в военное и стало называться - Киевское военное училище.
1 октября 1914 г. состоялся последний выпуск юнкеров в чине подпоручика. Училище перешло к практике четырехмесячных ускоренных выпусков. Штат был увеличен до 630 юнкеров. Строевой командный состав, кроме своей непосредственной работы, привлекался к чтению лекций по тактике и топографии. В связи с тем, что с началом Первой мировой войны в Киеве было открыто еще 3 военных училища, 26 сентября 1914 г. училищу было присвоено наименование «1-го Киевского военного училища».
27.01.1915 г. - посещение училища императором Николаем II.
После смерти великого князя Константина Константиновича 10 октября 1915 г. 1-е Киевское военное училище стало именоваться Киевским великого князя Константина Константиновича военным училищем. На погонах появился алый вензель Константина Константиновича в виде буквы "К" Юнкера носили светло-синие погоны, с алой выпушкой, без шифровки.
Училищный праздник отмечался 1 октября.
Вот что рассказывал сын константиновца Сергей Вейгман: "С первого до последнего дня пребывания в училище юнкеров воспитывали в духе рыцарских традиций. Учеба начиналась с принятия присяги, которое, как правило, проходило в начале октября. После церковной службы на плацу выстраивались все юнкера: на правом фланге — старший курс, на левом — первокурсники. Перед строем — аналой с Евангелием и Крестом. Неподалеку располагался оркестр, исполнявший перед присягой традиционный марш "Под двуглавым орлом". Затем по команде юнкера снимали шапки и вслед за священником повторяли слова военной присяги, текст которой оставался в стране неизменным еще с петровских времен: "Обязуюсь и клянусь Всемогущим Богом перед святым его Евангелием защищать Веру, Царя и Отечество до последней капли крови"... Далее следовал церемониальный марш, после которого молодых людей ждал праздничный обед, вечером — бал, а на следующий день — первый отпуск в город. Первое увольнение было очень важным событием в жизни юнкеров, — ведь по тому, как они были одеты, судили обо всем училище. Поэтому к первому отпуску начальство относилось с огромным вниманием: сначала в том, что у отпускника все в порядке, убеждался портупей-юнкер, затем фельдфебель, курсовой наставник и, наконец, офицер — дежурный по училищу. Более того, по свидетельству историка Воробьевой, многие офицеры отправлялись вслед за "вольноотпущенниками" в экипажах, чтобы наблюдать за поведением своих питомцев.
Отдельно стоит рассказать об образовании, получаемом юнкерами-пехотинцами, большинство из которых к моменту поступления в училище окончили реальное училище или гимназию. Помимо тактики, артиллерии, законоведения, воинских уставов, военной географии и гигиены, им преподавали русский и иностранные языки (каждый воспитанник должен был хорошо изъясняться на одном из иностранных языков, а на другом — свободно читать и переводить), а также русскую литературу. Помимо этого, особое внимание уделялось Закону Божьему. Более того, в день производства в первый офицерский чин начальник военного училища дарил каждому юнкеру маленькую серебряную иконку Казанской Божьей Матери, которая издавна считалась покровительницей русских воинов. О том, каким было Киевское пехотное юнкерское училище в те далекие времена, рассказал и такой авторитетный свидетель, как генерал Антон Иванович Деникин, пожалуй, самый знаменитый воспитанник училища, поступивший туда в 1890-м и окончивший его спустя два года. В его замечательном автобиографическом произведении "Путь русского офицера" константиновцам посвящена отдельная глава. "Училище наше помещалось в старинном крепостном здании со сводчатыми стенами-нишами, с окнами, обращенными на улицу, и с пушечными амбразурами, глядевшими в поле, к реке Днепр, — вспоминал боевой генерал, бывший глава Вооруженных сил Юга России. (Массивный старинный корпус сохранился и по сей день — Авт.). — Для всех без исключения воспитанников существовала жизнь, замкнутая в четырех стенах, за которыми был запретный мир, доступный только в отпускные дни. Строгое и точное, по часам и минутам, расписание повседневного обихода. Для людей с воли — гимназистов, студентов — было ново и непривычно это полусвободное существование. Некоторые юнкера поначалу приходили в уныние и, тоскливо слоняясь по неуютным казематам, раскаивались в выборе карьеры. Я лично, приобщившийся с детства к военному быту, не так уж тяготился юнкерским режимом. Но и я вместе с другими в тихие ночи благоуханной южной весны не раз, бывало, просиживал по целым часам в открытых амбразурах в томительном созерцании поля, ночи и волн... Бывали и такие "непоседы", что, рискуя непременным изгнанием из училища, спускались на жгутах из простынь через амбразуру вниз, на пустырь. И уходили в поле, на берег Днепра. Бродили там часами и перед рассветом условленным свистом вызывали соумышленников, подымавших их наверх. А на случай обхода дежурного офицера, на кровати самовольно отлучившегося покоилось отлично сделанное чучело. По тем же причинам отпускные дни (нормально — раз в неделю) были весьма ценными для нас, а лишение отпуска (за дурное поведение или неудовлетворительный балл) — самым чувствительным наказанием. Поэтому лишенные отпуска или нуждающиеся в нем в неурочный день уходили иногда в город самовольно — тайком. Возвращались обыкновенно через классные комнаты, расположенные в нижнем этаже. Случился раз грех и со мной. Вернувшись из самовольной отлучки, стучу осторожно в окно своего отделения. Приятели услышали. Один становится на пост у стеклянных дверей, другой открывает окно, в которое бросаю штык, фуражку и шинель: потом прыгаю в окно и тотчас же углубляюсь в книгу. Потом уже общими усилиями проносятся в роту компрометирующие "выходные" предметы. Труднее всего с шинелью... Одеваю ее внакидку и с опаской иду в роту. Навстречу, на несчастье, дежурный офицер.
— Вы почему в шинели?
— Что-то знобит, господин капитан.
У капитана во взгляде сомнение. Быть может, и самого когда-то "знобило"...
— Вы бы в лазарет пошли...
— Как-нибудь перемогусь, господин капитан.
Пронесло. От исключения из училища спасен.
Возвращались юнкера из легального отпуска к вечерней перекличке. Опоздать хоть на минуту — Боже сохрани. Пьянства как сколько-нибудь широкого явления в училище не было. Но бывало, что некоторые юнкера возвращались из города под хмельком, и это обстоятельство вызывало большие осложнения: за пьяное состояние грозило отчисление из училища, за "винный дух" — арест и "третий разряд по поведению", который сильно ограничивал юнкерские права, в особенности при выпуске. Если юнкер не мог, не запинаясь, отрапортовать дежурному офицеру, то приходилось принимать героические меры, сопряженные с большим риском. Вместо выпившего рапортовал кто-либо из его друзей, конечно, если дежурный офицер не знал его в лицо. Не всегда такая подмена удавалась. Однажды подставной юнкер К. рапортовал капитану Левуцкому:
— Господин капитан, юнкер Р. явился...
Но под пристальным взглядом Левуцкого голос его дрогнул, и глаза забегали. Левуцкий понял:
— Приведите ко мне юнкера Р., когда проспится. Когда утром оба юнкера в волнении и страхе предстали перед Левуцким, капитан обратился к Р.:
— Ну-с, батенька, видно, вы не совсем плохой человек, если из-за вас юнкер К. рискнул своей судьбой накануне выпуска, губить вас не хочу. Ступайте!
И не доложил по начальству. Юнкерская психология воспринимала кары за пьянство как нечто суровое и неизбежное. Но преступности "винного духа" не признавала, тем более что были мы в возрасте 18—23 лет, а на юнкерском курсе и под 30; и что в армии в то время производилась по военным праздникам выдача казенной "чарки водки", да и училищное начальство вовсе не состояло из пуритан... Вообще воинская дисциплина в смысле исполнения прямого приказа и чинопочитания стояла на большой высоте. Но наши юнкерские традиции вносили в нее своеобразные "поправки". Так, обман вообще и, в частности, наносящий кому-либо вред, считался нечестным. Но обманывать учителя на репетиции или экзамене разрешалось. Самовольная отлучка или рукопашный бой с "вольными", с употреблением в дело штыков, где-нибудь в подозрительных предместьях Киева, когда надо было выручать товарищей или "поддержать юнкерскую честь", вообще действия, где проявлены были удаль и отсутствие страха ответственности, встречали полное одобрение в юнкерской среде. И наряду с этим кара за них, вызывая сожаление, почиталась все же правильной... Особенно крепко держалась традиция товарищества, главным образом в одном ее проявлении — "не выдавать". Когда один из моих товарищей побил сильно доносчика и был за это переведен в "третий разряд", не только товарищи, но и некоторые начальники старались выручить его из беды, а побитого преследовали. Ввиду того, что по содержанию нас приравняли к юнкерскому курсу, жили мы почти на солдатском положении.
Ели чрезвычайно скромно, так как наш суточный паек (около 25 копеек) был только на 10 копеек выше солдатского; казенное обмундирование и белье получали также солдатское, в то время плохого качества. Большинство юнкеров получали из дому небольшую сумму денег (мне присылала мать 5 рублей в месяц). Но были юнкера бездомные или из очень бедных семей, которые довольствовались одним казенным жалованьем, составлявшим тогда в месяц 22 (рядовой) или 33 копейки (ефрейтор). Не на что было им купить табаку, зубную щетку или почтовые марки. Но переносили они свое положение стоически. Так или иначе, мы кончали училище с достаточными специальными знаниями для предстоящей службы. Но ни училищная программа, ни преподаватели, ни начальство не задавалось целью расширить кругозор воспитанников, ответить на их духовные запросы. Военная школа уберегла своих питомцев от духовной немочи и от незрелого политиканства. Но сама не помогла им разобраться в сонме вопросов, всколыхнувших русскую жизнь. Этот недочет должно было восполнить самообразование. Многие восполнили, но большинство не удосужилось.
В нашем училище начальники приказывали, следили за выполнением приказа и карали за его нарушение. И только. Вне служебных часов у нас не было общения с училищными офицерами. Но, тем не менее, вся окружающая атмосфера, пропитанная бессловесным напоминанием о долге, строго установленный распорядок жизни, постоянный труд, дисциплина, традиции юнкерские — не только ведь школьнические, но и разумно-воспитательные — все это в известной степени искупало недочеты школы и создавало военный уклад и военную психологию, сохраняя живучесть и стойкость не только в мире, но и на войне, в дни великих потрясений, великих искушений. Военный уклад перемалывал все те разнородные социальные, имущественные, духовные элементы, которые проходили через военную школу".
"Воинская дисциплина стояла в училище на большой высоте так же, как и строевое образование. Военная муштра скоро преобразовывала бывших гимназистов, студентов и семинаристов в заправских юнкеров, создавая ту особенную выправку, которая не оставляла многих до смерти и позволяла отличать военного человека под каким угодно платьем."
29 октября 1917 года киевские большевики, по примеру своих петроградских однопартийцев, также попытались "установить диктатуру пролетариата". Именно юнкера-константиновцы, вместе с учащимися Киевского Алексеевского инженерного военного училища, 1-й школы прапорщиков и студенческими дружинами, в течение трёх дней сражались с превосходящими "силами революции". 29 октября юнкера сумели отбить яростные атаки солдат, рвавшихся к складам оружия, расположенным на Печерске, но, к сожалению, их контратака, направленная прежде всего на завод "Арсенал", захлебнулась. А 30 октября расположенная в Дарнице артиллерия открыла ураганный огоньпо зданию Константиновского училища . Юнкера были вынуждены отойти...После того как бои в Киеве закончились, власть в городе перешла к Центральной Раде, чьи войска не участвовали в уличных сражениях. С её разрешения большинство уцелевших константиновцев выехало на Дон, в зарождающуюся Добровольческую армию. Здесь юнкера приняли участие в боях на подступах к Екатеринодару (январь-февраль 1918 года) и в первом кубанском Ледяном походе (февраль - август 1918 года), участие в котором было лучшей рекомендацией для воинов белой армии. С августа училище возобновило свою учебную деятельность в Феодосии, однако, через несколько месяцев вновь приняло участие в боевых действиях в Крыму и на Кубани. Отличились юнкера и в боях за Перекоп, героически отбив наступление красных и потеряв при этом до 50 процентов личного состава. Кстати, за участие в боях, училищу были пожалованы серебряные трубы с лентами ордена св. Николая Чудотворца.
В ноябре 1920 г. ввиду полной эвакуации из Крыма училище покинуло Родину.
Последний — 69-й — выпуск училища состоялся уже в эмиграции, в Болгарии, в 1923 г.